— Лёша! — шикнул знакомый голос за моей спиной. — Не оборачивайся. Это я.

А вот и Илья Синицын. Значит, пришёл всё-таки.

— Сделай вид, что меня не слышишь, — попросил он. — Я хочу тебя предупредить. Ситуация вышла из-под контроля. Я искал вам адвоката. И нашёл. Но барон Елин не позволил вам воспользоваться его услугами.

Вот же ублюдок! И это после того, как я исцелил его дочь! А ведь я даже не знаком с местным правителем лично. Интересно получается. От давления Кособокова он избавился, но преступные привычки всё равно остались.

В зал вошёл мужчина в чёрном мундире. Он был стар, однако в его глазах мне виделся здоровый ум. Хороший взгляд, мудрый. Похоже, это и есть судья. Остаётся надеяться, что хотя бы он свободен от давления дворянских семей. В противном случае, нам точно не оправдаться.

— Я выступлю на твоей стороне, Алексей, — впопыхах прошептал Илья. — Но защищать свои интересы без адвоката должен ты сам.

— Тишина в зале суда! — прокричал старик, стараясь утихомирить шумящих граждан Хопёрска. — Девятое за этот год судебное заседание объявляется открытым.

Эх, жаль у местного судьи нет этого классического молотка. Его функцию старику приходится замещать силой голоса.

Когда в зале наступила гробовая тишина, судья заговорил:

— Для тех, кто не в курсе, моё имя Константин Викторович Устинов, — представился он. — Хопёрский судья. Сегодня проводится совмещённое заседание. Будет рассматриваться дело Алексея Александровича Мечникова, который обвиняется в некромантии, грабеже, и причинении тяжких телесных повреждений нескольким присутствующим пострадавшим. А также дело Олега Сергеевича Мечникова, обвиняемого в употреблении зелий, входящих в перечень запрещённых императорской коллегией алхимиков. Оба дела, судя по предоставленным мне показаниями, тесно между собой связаны, поэтому будут рассматриваться одновременно.

Интересно, кому это я причинил тяжкие телесные? Сухорукову? Или же барону Мансурову? Аж самому интересно узнать.

— Слово предоставляется унтер-офицеру Геннадию Александровичу Сапрыкину, — произнёс судья Устинов. — Он выступит, как представитель стороны обвинения. Поскольку именно он стал свидетелем места преступления.

— Благодарю, ваша честь, — кивнул Сапрыкин и поднялся из-за стола. — Буду краток, изложу лишь основные факты. В начале прошлого дня главный лекарь Кораблёв Иван Сергеевич вызвал моих людей с помощью кристалла вызова, поскольку в амбулатории, по его словам, произошёл серьёзный конфликт. Как оказалось, горел морг.

Следующие несколько минут, Сапрыкин, Кораблёв и Родников во всех подробностях рассказывали о моей способности воскрешать мёртвых. Высказали предположения, что я взял Сухорукова в заложники и лишил его конечности. Даже умудрились вывернуть всё так, будто патологоанатом не пришёл на работу, поскольку я держал его в морге связанного и израненного.

Антон Сухоруков подтвердил все эти слова.

— Протестую, ваша честь, — как можно громче произнёс я.

— Вам слова не давали, господин Мечников, — пресёк мою попытку судья. — Вы не озаботились тем, чтобы нанять адвоката, поэтому говорить будете только тогда, когда я дам вам слово.

— Это ложь, — твёрдо произнёс я.

— Я сказал, чтобы вы… — рассвирепел Устинов.

— Это ложь! — заорал Синицын из-за моей спины. — Я нанял Мечниковым адвоката, но его не допустили до зала суда! Из этого следует вывод, едва ли уважаемые, что обвиняемых притесняют. Дело сфабриковано.

— Как это — не допустили адвоката? — не понял судья. — Что ещё за чушь⁈ Назовите своё имя!

— Илья Андреевич Синицын, — представился мой коллега.

— Ах, Синицын, — кивнул судья. — Я вас помню. Знавал вашего отца. Так поясните же мне, как так вышло, что адвоката не допустили до здания суда?

— Об этом следует спросить барона Елина, который, разумеется, отсутствует на нашем слушании. Видимо, ему больше нравится дёргать за ниточки из тени, — продолжил Синицын.

— Довольно! — воскликнул судья. — Вы бросаетесь красивыми словами, вместо того, чтобы внятно разъяснить ситуацию. Если продолжите в том же духе, мне придётся выгнать вас из зала, Илья Андреевич.

Синицын сделал глубокий вдох. Похоже, внутри Ильи кипела горючая смесь из эмоций, которые он практически не мог в себе удержать.

— Прошу прощения, ваша честь, — вздохнул он. — Тогда, чтобы не быть голословным, скажу лишь один факт. Адвоката Мечников был лишён намерено. Следовательно, Алексей Александрович имеет полное право высказывать своё мнение, не дожидаясь, когда ему дадут слово. Если же в этом ему будет отказано, мне придётся обратиться в главный Санкт-Петербургский суд, чтобы признать всё это заседание недействительным.

Мы с Ильёй почти с самого начала были в хороших отношениях, но я и подумать не мог, что он станет так яростно меня защищать. Уж не знаю, что им управляет. Жажда наживы или дружеские чувства — это уже не важно. Главное — я искренне благодарен ему за помощь.

— Что ж, господин Синицын, ваше замечание принимается, — кивнул Устинов. — Я позволяю Алексею Александровичу высказываться в свою защиту, и в защиту своего дяди.

— Протестую! — воскликнул унтер-офицер Сапрыкин.

— Решение принято и обжалованию не подлежит, — пресёк попытку Сапрыкина судья. — Что ж, господин Мечников, вы, кажется, хотели что-то сказать. Я даю вам слово.

Устинов явно не верил, что я смогу хоть как-то объяснить свою позицию. Синицын прижал его угрозой — доложить в столицу. А для любой организации в маленьком городе это весомая опасность.

Я поднялся и неспешно рассказал всю историю от самого начала и до конца. Всё это время Сухоруков лишь молча смотрел на меня, но в глазах мужчины не было страха. Кажется, он был уверен, что мне никто не поверит.

Что у меня нет доказательств. Однако они у меня были.

— В кармане моего пиджака находилась записка с угрозой, — сказал я. — Её изъяли в полицейском участке вместе с кольцом Арсения Георгиевича Кособокова.

— Записку я получил, — кивнул судья. — И сравнил её с почерком Сухорукова. Однако ничего общего там не обнаружил.

— Должно быть, вы сравнивали с почерком из его старых заключений, — подметил я. — Рекомендую заметить, что у Антона Генриховича одна рука. Ему было сложно писать…

— Я сравнивал с новыми записями, которые он предоставил нам буквально час назад. Сухоруков — левша. И почерк в записке сильно отличается от того, что было предоставлено в записке.

Левша? Я взглянул на патологоанатома и увидел самодовольный блеск в его глазах.

Он всё это подстроил… Он написал записку до того, как отрезал себе руку. Сухоруков написал её правой, чтобы запутать и меня, и следствие. Проклятье… И ведь я уже никак не смогу доказать обратное!

— Ваша честь, — послышался голос художника Шацкого. — Вынужден к вам обратиться.

Я уж думал, что он не появится. Сложно было найти его среди присутствующих в зале.

— Запрещаю, — перебил его Устинов. — Вы не входите в число официальных свидетелей.

— Однако я им являюсь, — не согласился Шацкий. — И я готов дать магическую клятву.

И эта фраза изменила всё. Весь зал затих. Даже Устинов замолчал, прислушавшись к художнику. Похоже, магическая клятва много значила в местной судебной системе. Вопрос только в том, почему ей никто не воспользовался сразу?

— Господин Шацкий, вы осознаёте, что, дав магическую клятву, вы умрёте, если хотя бы чуть-чуть отклонитесь от правды? — спросил судья Устинов.

— Да, ваша честь. Осознаю, — кивнул он.

— И вы осознаёте, что магическая клятва является правом любого гражданина, но не может считаться обязанностью? — уточнил Устинов.

— Осознаю, ваша честь, — кивнул Шацкий.

— Тогда я тоже дам магическую клятву вместе с господином Шацким, — произнёс я. — И если мы солжём, то примем смерть вместе.

И в этот момент лицо Сухорукова помрачнело.

Рискованный шаг, но я готов поставить на кон всё!

Глава 4

Наше с Шацким заявление полностью переломило ход судебного процесса. Если поначалу судья Устинов полагал, что я лишь показываю дерзость и пытаюсь обмануть окружающих, чтобы обрести свободу, теперь, судя по его взгляду, у него зародились сомнения.